Опять зима. Ночами я живу, а днем хочу умереть.
Хочу раздвинуть эти стены и уйти сквозь телефонную сеть.
Звезда за поясом как нож над поездом -
Я должен успеть
Я должен успеть
Я должен успеть
Я должен успеть

Завтра в этом доме будет чисто
Если мы отыщем паука
Скорый поезд в сердце машиниста
Стук колес в глазах проводника
Это не король, лишенный свиты
Не корабль, повернутый вверх дном
Просто кто-то вышел на орбиту
Просто кто-то тронулся умом
Кто-то не успел

Мне так хотелось докурить, допить вино и затеряться в толпе
Хотелось вылезти на крышу и уйти по водосточной трубе
Маяк над пристанью смотрит так пристально
Я должен успеть

Всеобщая серость при нашем-то уровне
Росли вроде умными, выросли дурнями
Мундиры напялили, стаканы наполнили
Едва захмелев, протрезвели, и поняли

Что вот она жизнь, а податься в ней некуда
Есть соцреализм, порожденье совдепово
Кому пировать у стола ненасытного
Кому вековать у корыта разбитого

Да бог с ним, плевать я хотел на их месиво
Покуда мне голодно, значит, мне весело
Вся боль впереди – расступись, голь халявая
Эх, рваные джинсы, карманы дырявые

Махнуть, что ль куда, все на мне, что не собрано
Страна велика, шофера – люди добрые
И жить от песни к стакану, от стакана – да к песне
Ты спросишь – чего не сидится на месте мне

Нет, я мог бы найти себе толстую женщину
Хозяйку, работницу, секс-бомбу – на меньшее
Я не согласен, да никто не подпишется
И славно – одному мне куда легче дышится

Поэты деревни гребут жар руками
Городские – по трупам несут свое знамя
Есть третьи – но эти больные и нервные
Им всем уготована stairway to heaven

А что до меня – так я не тот, и не этот
Меня вообще очень сложно причислить к поэтам
Озорница-певунья моя, умница-крестница
Я не жилец в этом доме, но ты моя лестница

Ты шлюха вокзальная, святая кормилица
Живая вода, беспощадная виселица
Ста ртами заплевана, роза пурпурная
Да не ты ль родила меня, мать шестиструнная

Я только с тобой еще что-то да значу
Дешевый подарок, дорогая подачка
На струнах подвешенный, на грифе распятый
С тобою меняю я свой третий десяток

Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.

То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.

Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.

Декабрь 1969

Никому не доверяй 
Наших самых страшных тайн 
Никому не говори, как мы умрем 
В этой книге между строк 
Спрятан настоящий бог, 
Он смеется и любуется тобой

Ты красива, словно взмах 
Волшебной палочки в руках 
Незнакомки из забытого мной сна 
Мы лежим на облаках, 
А внизу бежит река, 
Нам вернули наши пули все сполна 

Загладь вину свою каленым утюгом
Вернись мадонной или розовым младенцем
Я утолю твои слеза махровым мягким полотенцем
И нам как прежде будет весело вдвоем

Ты можешь звать меня подонком и лжецом
Но ради Бога не зови меня на кухню
Мне надоел грузинский чай – пускай я с голода опухну
Давай-ка лучше развлечемся коньяком

Соседка глянет, как ошпарит кипятком
А я устал, и мне сегодня не до смеха
Ах, до чего же тесно жить на девяти квадратных метрах
Давай уйдем, давай уйдем, давай уйдем

Давай станцуем буги-вуги под дождем
Да чтоб вода хлестала через все плотины
К чему скрываться под плащом, к чему бояться скарлатины
Ведь мы, я слышал, все когда-нибудь умрем

Но люди мира твердо сходятся в одном
Пока ты молод – надо бить по наковальне
Гори-гори, мой синий мозг, гуди, мыслительное пламя
Пускай хабарики шипят под каблуком

Загладь вину свою каленым утюгом

Давайте делать паузы в словах, 
Произнося и умолкая снова,
Чтоб лучше отдавалось в головах 
Значенье вышесказанного слова.
Давайте делать паузы в словах.

Давайте делать паузы в пути, 
Смотреть назад внимательно и строго.
Чтобы случайно дважды не пройти 
Одной и той неверною дорогой.
Давайте делать паузы в пути.

Давайте делать просто тишину – 
мы слишком любим собственные речи,
Ведь из-за них не слышно никому 
своих друзей на самой близкой встрече,
Давайте делать просто тишину.

И мы увидим в этой тишине, 
Как далеко мы были друг от друга.
Как думали, что мчимся на коне, 
А сами просто бегали по кругу.
А думали, что мчимся на коне.

Как верили, что главное придет,
Себя считали кем-то из немногих,
И ждали что вот-вот произойдет 
Счастливый поворот твоей дороги,
Судьбы твоей счастливый поворот.

Но век уже как будто на исходе, 
И скоро без сомнения пройдет
А с нами ничего не происходит, 
И вряд ли что-нибудь произойдет.
И вряд ли что-нибудь произойдет.

А дело было так – я ловил пескарей в луже, промерзшей до самого дна
Солнце уходило от меня навсегда – а я смеялся над ним
Будет ли весна – если да, то когда, если нет – то зачем открывать глаза
И завидовать слепым
И думать о последнем дне
Нет для меня ничего современней, чем древние саги и руны
А вчера на углу был убит постовой за то, что плевал мимо урны
И не знал даже

Кто танцевал с нами на Лысой горе в ту ночь
Кто отводил от нас все несчастья и ссоры
Он волшебный и сладкий
Он целебный и сочный
Корень Мандрагоры

Откуда нам знать, что такое листва, если все дерева разошлись на дрова
Откуда нам знать, что такое война, если мы не знаем мира
Но тает нектар на медовых устах
И девочка в белом считает до ста, изогнувшись как лира
И смотрит на меня с укором
Так же браслеты блестят на запястьях и светом таинственным манят
А что еще нужно для полного счастья
Так это открыть эту тайну
И узнать все же

Где ты была эти дни и недели, куда указала лоза
Кто согревал твое в камень замерзшее сердце
Я знаю, во время великого плача остались сухими глаза
У тех, кто звонил нам домой и сулил нам бессмертье

Господь дал нам маковый цвет, дал нам порох, дал имя одно на двоих
И запеленал нас в узоры чугунных решеток
И стало светло, как бывает когда в самом сердце рождается стих
И кто-то с любовью помянет кого-то

Хлопок и лен
Сколько лет прошло – тот же свет из волшебного глаза
Имя имен
Мы смотрим друг на друга, а над нами все небо в алмазах

Так где ты была – я собрал все оружие в самый дырявый мешок
И вынес туда, где по-прежнему верят приметам
А здесь даже дети умеют вдыхать этот белый как снег порошок
И дышат на стекла и пишут, что выхода нет

В огне твоих расширеных зрачков
Исчезнут города и океаны
Из темноты глядят на нас
Глаза Марии и глаза Хуаны

Придуманные люди за окном
Диктуют нам последние страницы
Все ночи напролет глаза
Марии и Хуаны будут сниться

А ветер гонит снежный ком
А ветер гонит снежный ком
А ветер гонит снежный ком
Несет над городами и домами
Они идут по жизни босиком
Идут по жизни босиком
Идут по жизни босиком
Трясут пустыми рукавами

На белом поле незаметен снег
На черном незаметны наши тени
Всего две линии вперед
Две линии вперед и мы у цели

В огне твоих расширеных зрачков
Исчезнут города и океаны
Из темноты глядят на нас
Глаза Марии и глаза Хуаны

Прощай Мария, прощай Хуана 
Прощай Мария, прощай Хуана 

Темной тропой домой
По светлой тропе к тебе
Тихо все за спиной
Спрятался домовой
Дремлет в печной трубе

Знать бы где спрятан клад
Сразу поднимешь взгляд
Выпустишь стрелы в цель
Кто тебя обвинит
В том, что опять гремит
Первой грозой апрель

То, что сказал немой
Так и умрет со мной
Проводом на столбе
Только глаза закрой
Воет мой домовой
Волком в печной трубе

Что потерял в лугах
Молится лбом в ногах
Просит ее ласкать
Ягоды тянут вниз
Вот и цветы сплелись
Радугой в волосах

Там где лесов края
Бродят мои друзья
Марья, Иван-да-Чай
Облако на небе
Я говорю тебе
Слово свое «прощай»
Слово свое «прощай»
Слово свое «прощай»

Темной тропой домой
По светлой тропе к судьбе
Стихло все за спиной
Спрятался домовой
Дремлет в печной трубе

И лампа не горит
И врут календари
И если ты давно хотела что-то мне сказать
То говори

Любой обманчив звук
Страшнее тишина
Когда в самый разгар веселья падает из рук
Бокал вина

И черный кабинет
И ждет в стволе патрон
Так тихо, что я слышу как идет на глубине
Вагон метро

На площади полки
Темно в конце строки
И в телефонной трубке эти много лет спустя
Одни гудки

И где-то хлопнет дверь
И дрогнут провода
Привет ! Мы будем счастливы теперь
И навсегда 

Знает о том, что приносит несчастья, но помнит свои долги 
В русые косы вплетая крик иволги 
А где-то качается лодка на темных волнах и стучат топоры, 
Прячется солнце в зарослях до поры 
Но! Скоро будет солнечно, 
Скоро будет весело, 
Скоро ты услышишь последнюю песню пропащего крейсера 
Скоро будет весело, 
Скоро будет ласково, 
Скоро глаза твои будут сверкать незнакомыми красками 

Только помни о том, что твой взгляд, словно выстрел 
Под сводами древнего храма, 
Твой конь не споткнется, летя через камни, 
Летя сквозь запах жасмина 
Это чувство сильнее любого медведя, 
И выше подъемного крана, 
А все остальное - пыль и болотная тина 

Мне хочется тихо сгореть в жарком пламени неразведенных костров, 
В открытую книгу спрятаться между строк 
А ты все смотришь кино, ты все ищешь себя среди серых камней, 
Но то, что осталось за кадром, известно лишь мне 
Одному! Скоро будет солнечно, 
Скоро будет ветрено, 
Ты еще не написала письмо, а уже знаешь ответ его 
Скоро будет ветрено, 
Скоро будет солнечно 
Скоро он снова шагнет из окна, 
И все будет кончено 

Лестница здесь. Девять шагов до заветной двери.
А за дверями русская печь и гость на постой.
Двое не спят. Двое глотают колеса любви.
Им хорошо. Станем ли мы нарушать их покой.

Час на часах. Ночь как змея поползла по земле.
У фонаря смерть наклонилась над новой строкой.
Двое не спят. Двое сидят у любви на игле.
Им хорошо. Станем ли мы нарушать их покой.

Нечего ждать. Некому верить. Икона в крови.
У штаба полка в глыбу из льда вмерз часовой.
А двое не спят. Двое дымят папиросой любви.
Им хорошо. Станем ли мы нарушать их покой.

Если б я знал, как это трудно – уснуть одному.
Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно.
А так все идет. Скучно в Москве и дождливо в Крыму.
И все хорошо. И эти двое уснули давно.

Из далеких степей
Отныне никто не вернется к ней
У нее на груди
Навсегда умолк жук-скарабей
Но она весела
Ее сердце открыто для рыцарей
И закрыто для зла
И для демонов, и для полиции

Новый мне звук
Люди с веселыми лицами дверь открывают на стук
Книги желтеют страницами, рыбы скользят мимо рук
И Рождество!

Мой колпак в бубенцах
Он звенит на любое движение
Кто-то бросил в сердцах
Мы потеряны как поколение
Но разорви эту ткань
Напиши свое имя на радуге
И не тронь ни ростка
И будут праздники
И схлынут недуги

Новый мне звук
Люди с веселыми лицами дверь открывают на стук
Книги желтеют страницами, рыбы скользят мимо рук
И Рождество!

Ох, пурга-кочерга !
Карусель между явью и невью
Отметелила нашу деревню
У меня вся изба в синяках

А печная труба
Словно шишка во лбу
Озорные мальчишки
Закидали снежками избу
И поехала крыша
Поехала крыша
По-е-ха-ла

Ой, держи, все равно не удержишь
Только пальцы обрежешь об ее ледяные края
Поскользнешься на ровном железе
И сыграешь в колодец
А вода студенистая
И полководец
Перед сломанным жезлом
И проиграна битва
Вот погоди, дочитаю молитву
И весна отомстит за меня !

Твоим строкам гореть сквозь темные века.
И песням долететь по белу свету.
Становится легка душа проводника
И солнце к лету.

Из двух сердец – одно, из месяцев - февраль.
В игольное ушко укрылась нитка
Нас тянет в города, где на болотах сумрачно и зыбко.
Стоит маяк, тревожно глядя в даль.

Я весь перед тобой, я ничего не скрыл.
Я сделал так, что небу стало жарко.
Все письма разорвал, все имена забыл –
И мне не жалко.
Я весь перед тобой, я ничего не скрыл.

На маковых полях дурман и благодать.
А в городах так просто потеряться.
Повиснуть на ремнях в разбитых «Жигулях» и целоваться.
Повиснуть на ремнях и целовать.

Я весь перед тобой, я ничего не скрыл.
Я сделал так, что небу стало жарко.
Все письма разорвал, все имена забыл –
И мне не жалко.
Я весь перед тобой, я ничего не скрыл.

Я пил очень долго воду с парами бензина
Я видел глаза в кислоте.
Я стал веселей после полбутылки джина
И стал на последней черте.
И волны плескались на уровне крыши
И белая пена неслась
Ты можешь кричать, но никто не услышит
Никто не хочет, чтобы ты спаслась

Подводная лодка в степях Украины
Уходит под воду и ей не помочь
Никто не приедет снимать нас со льдины
И вряд ли мы сможем прожить эту ночь

Ты слышишь шаги – это бродит по палубе осень
Вот по лестнице вниз кувырком
А может быть взять да все к черту и бросить
Уйти по воде босиком
А ты испугалась за медь и за злато
И всю ночь рисовала круги
А я стал похож на шального пирата
Без глаза и без ноги

Подводная лодка в степях Украины
Уходит под воду и ей не помочь
Никто не приедет снимать нас со льдины
И вряд ли мы сможем прожить эту ночь

Ветер, туман и снег.
Мы одни в этом доме.
Не бойся стука в окно -
Это ко мне,
Это северный ветер,
Мы у него в ладонях.
Но северный ветер - мой друг,
Он хранит все, что скрыто.
Он сделает так,
Что небо станет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.

Я помню движение губ,
Прикосновенье руками.
Я слышал, что время стирает все.
Ты слышишь стук сердца -
Это коса нашла на камень.
И нет ни печали, ни зла,
Ни гордости, ни обиды.
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня
Там, где взойдет звезда
Аделаида.

На братских могилах не ставят крестов
И вдовы на них не рыдают, --
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы --
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов --
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!

Как пустилась в пляс метла-шалунья –
Вся изба ходила ходуном !
Ведро скакало кверху дном –
Его ногами били стулья,
И этот милый сердцу звон
Поднял всех пчел в соседских ульях,
И те, жужжа, умчались вон.

Во двор открытое окно
Крутилось, как веретено,
И ставни хлопали в ладоши.
Плясали лапти и калоши
Чарльстон, твист, рок-н-ролл и румбу.

Танцуя с пятки на носок
Комод опробовал вальсок
В обнимку с хромоногой тумбой.
Устав, решил поспать часок,
Снес дверь с петель и лег на клумбу.

С испугу разбежались мыши,
И кошка притворилась пнем.
Одна кастрюля со стряпней
Издав пронзительнейший свист
Ушла в трубу, крича : «Я – лифт !»

Крутился стол, качалось кресло.
Кадушка расплескала тесто.
Бил самовар по стенке лбом.
А я пришел домой под вечер –
И замер верстовым столбом.